И вот Юрий Михайлович, взяв меня за пуговицу, с упоением делится очередной глобальной идеей: «У нас сейчас в Москве без дела стоят метропроходческие комбайны. Представляешь, можно запустить такой комбайн от Омска в сторону Казахстана, прорываем два-три тоннеля для этих семидесяти километров. Диаметр — шесть метров — ну, труба для метро. На севере делаем водоемы и осенью, и зимой — реки же на север текут — уже все замерзло, так мы накапливаем воду. А весной поднимаем задвижку и продаем эту воду казахам, китайцам, киргизам, узбекам. А?»

И продолжает: «Придет время, и вода будет стоить дороже нефти. Но это возобновляемый ресурс. И если не реки поворачивать, а создать по моей схеме техническую возможность использования этой воды, то можно на ней зарабатывать валюту. Вот к 2035 году нефть и газ кончатся, чем тогда будем торговать? Мы же сырьевая держава! Да вот этой самой пресной водой и будем!»

То есть Юрий Михайлович не просто проблемы видел, но и технические решения сразу находил. Мог сам просчитать экономическую часть, оценить, что рентабельно, а что нет, как всё это дело организовать. Масштабно мыслил. Очень неравнодушным был.

И еще он абсолютно не хотел поддаваться старости. Спортом занимался, на лошади каждый день скакал. И к бадминтону моему благосклонно относился.

Я уже рассказывал, как он мгновенно откликнулся на идею создать в Москве клуб со спортивным залом, где мы бы могли заниматься «бадминтонной дипломатией» с послами азиатских стран. С легкой руки Лужкова стоит клуб и до сих пор работает: послы туда ходят, дипломатия работает. Кстати, горжусь, что он ко мне прислушался. Он ведь слушал только тех, кто, по его мнению, дело говорит. И кстати, очень немногих. Больно критичен был наш московский мэр.

Да, Юрий Михайлович, сильно не хватает мне бесед с вами. Ну, наговоримся попозже, когда я уж к вам приду…

И последнее.

После смерти Юрия Михайловича много вопросов было, мол, почему гроб был закрытый. Мне очень понравилась версия знаменитого журналиста Александра Невзорова, который где-то в эфире сказал, что Лужков на эти постные лица, которые к нему на похороны пришли, просто смотреть не захотел. Думаю, что так оно и было.

***

А вот «мэр номер два» — глава нашей культурной столицы Анатолий Александрович Собчак — был совсем другим. Совершеннейшая копия Гавриила Харитоновича Попова. Такой же яркий публичный политик, трибун. И это в нем главное. Почувствовал вкус публичной политики, понял, что, швыряя громами и молниями с высокой трибуны, может владеть настроениями и легко заполучить всенародную любовь. Как говорится, вошел в образ.

В этом была основа его успеха, но в этом же крылась и его трагедия как градоначальника. Вот у Лужкова такой проблемы не было. Юрий Михайлович вовсю эксплуатировал образ крепкого хозяина, но не публичного политика. А вот Анатолию Александровичу с трудом удавалось спускаться с Олимпа до городских нужд. Ему это зачастую не было интересно и не доставляло ни малейшего удовольствия. Собчак сознательно или подсознательно пытался передать кому-то эту скучную рутину. Впрочем, может, это и хорошо — в итоге президента нам вырастил.

Поначалу мы с Собчаком в Верховном Совете и в Президентском совете очень хорошо взаимодействовали. И мне казалось, даже симпатизировали друг другу. Но точно знаю, что никогда у меня с Анатолием Александровичем не было таких доверительных и дружеских отношений, как с московским мэром.

Но я очень Собчаку благодарен за помощь моей семье. У моей мамы так сложилась судьба, что она на старости лет перебралась в Санкт-Петербург, потому что все ее сестры — Вера, Лиля и Тамара — жили в этом городе. Начало 1990-х, ситуация тяжелая, а маме нужна квартира.

Я подумал и обратился к Собчаку: «Анатолий Александрович, хочу для мамы купить кооперативную квартиру, однокомнатную. Поможете?» А он мне в ответ: «Понимаешь, у нас однокомнатные — самый дефицит. Бери двухкомнатную — с ней вообще без проблем!»

А я замялся — очень уж дорого для меня было. Я же не заводы приватизировал, а Конституцией занимался. Краснел-бледнел, а Собчак посмотрел на меня и говорит: «Ладно, не вопрос! Найдем тебе однокомнатную! Деньги-то быстро соберешь?»

Я только головой кивнул, а он уже помощника своего вызвал. Нашли мы подходящую по цене квартиру в Купчине — этот район тогда еще только начинал застраиваться. За пару месяцев вопрос и решился. И я маму в Питере обустроил.

В общем, в плане человеческих отношений очень я Анатолию Александровичу благодарен. Пока жив, буду его добрым словом поминать.

А по части политики — тут у нас нашла коса на камень. С такой же энергией, как помогал мне в решении житейской проблемы, Собчак боролся с моей Конституцией. Ну, я уже об этом писал.

Не мне, конечно, взвешивать и оценивать, но все-таки у нашей революции девяностых, как и у революции большевиков, были свои баре и свои товарищи. Помнится, Максим Горький в рассказе о Ленине устами рабочего так прямо и говорил: «Плеханов — наш учитель, наш барин, а Ленин — товарищ наш». Вот и Собчак. Это все-таки был «барин революции». И жизнь его закончилась слишком рано, путано и трагически.

Я знавал многих премьеров, но тесные отношения с ними обычно устанавливались на работе, в правительстве. И только с одним сошелся на почве общественных дел. Речь о моем Российском союзе налогоплательщиков и нынешнем председателе правительства Михаиле Владимировиче Мишустине.

Многие твердят, что сегодняшний Мишустин — это некий очередной «технический» премьер. Дескать, когда понадобилось заменить председателя правительства, тасовал Владимир Владимирович тощенькую кадровую колоду, тасовал, и тут случайно выпал Мишустин. Ну, президент и решил, дескать: «Пусть будет, какая разница». Но лично я так не думаю. Выбор этот был осознанный и с далеко идущими планами.

Михаила Владимировича я знаю довольно давно. Познакомил нас в свое время Борис Фёдоров, с которым я дружил и которого ценил как человека и как профессионала. Считаю, что Фёдоров был одним из лучших министров-реформаторов нашей страны. Если искать кого-то похожего в истории, то это фигура уровня Столыпина или Витте. Он был очень знающим экономистом, все правильно понимал, тонко чувствовал, не боялся принимать решения.

На тот момент Михаил Владимирович работал в Государственной налоговой службе под руководством Фёдорова. Он был на десять лет меня моложе, но у нас как-то сразу нашлись общие интересы в вопросах информатизации. Я ему рассказал про свою Лабораторию правовой информатики и кибернетики на юридическом факультете в МГУ, а он, оказывается, создавал Московский международный компьютерный клуб и профессионально занимался информационными технологиями. Я его сразу оценил как сильного системотехника, то есть человека, понимающего и строящего алгоритмы, архитектуру компьютерных систем и сетей.

Потом, когда я стал работать в Счетной палате, мы тоже нередко пересекались. Обсуждали, как важно создать электронный кадастр на объекты недвижимости и землю. Помню, как мы со Степашиным говорили: как можно эффективно управлять государственными ресурсами, если мы даже не имеем представления, каков их реальный состав и объем? Когда мы анализировали итоги приватизации, то сразу выявилась проблема гигантской недооценки национального богатства страны. По оценкам экспертов, занижение могло составлять от 40 до 400 триллионов долларов. Плюс еще значительная часть активов России оказалась в «серой», в том числе офшорной, зоне, обороты которой оценивались до 30 процентов ВВП. А еще ведь была огромная группа активов, попросту незарегистрированная — земля, лесные угодья, недвижимость. Это же огромные средства!